Том 9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877 - Страница 97

Марианна все более и более бледнела.

— Я бы приносила вас, Валентина Михайловна, выразиться определительнее. Чем вы, собственно, недовольны?

«L'insolente!» — подумала Сипягина — однако еще удержалась.

— Вы желаете знать, чем я недовольна, Марианна? — Извольте! Я недовольна вашими продолжительными свиданиями с молодым человеком, который и по рождению, и по воспитанию, и по общественному положению стоит слишком низко для вас; я недовольна… нет! это слово не довольно сильно — я возмущена вашими поздними… вашими ночными визитами у этого самого человека. И где же? под моим кровом! Или вы находите, что это так и следует и что я должна молчать — и как бы оказывать покровительство вашему легкомыслию? Как честная женщина… Oui, mademoiselle, je l'ai ete, je le suis et le serai toujours! — я не могу не чувствовать негодования!

Валентина Михайловна бросилась в кресло, как будто подавленная тяжестью этого самого негодования. Марианна усмехнулась в первый раз.

— Я не сомневаюсь в вашей честности прошедшей, настоящей и будущей, — начала она, — и говорю это совершенно искренне. Но вы напрасно негодуете. Я не нанесла никакого позора вашему крову. Молодой человек, на которого вы намекаете… да, я действительно… полюбила его…

— Вы полюбили мсье Нежданова?

— Я люблю его.

Валентина Михайловна выпрямилась на кресле.

— Да помилуйте, Марианна! Ведь он студент, без роду, без племени; ведь он моложе вас! (Не без злорадства были произнесены эти последние слова.) Что же из этого может выйти? И что вы, в вашим умом, нашли в нем? Он просто пустой мальчик.

— Вы не всегда о нем так думали, Валентина Михайловна.

— О, боже мой! моя милая, оставьте меня в стороне… Pas tant d'esprit que ca, je vous prie. Тут дело идет о вас, о вашей будущности. Подумайте! какая же это партия для вас?

— Признаюсь вам, Валентина Михайловна, я не думала о партии.

— Как? Что? Как мне вас понять? Вы следовали влечению вашего сердца, положим… Но ведь все это должно же кончиться браком?

— Не знаю… я об этом не думала.

— Вы об этом не думали?! Да вы с ума сошли!

Марианна немного отвернулась.

— Прекратим этот разговор, Валентина Михайловна. Он ни к чему не может повести. Мы все-таки не поймем друг друга.

Валентина Михайловна порывисто встала.

— Я не могу, я не должна прекратить этот разговор! Это слишком важно… Я отвечаю за вас перед… — Валентина Михайловна хотела было сказать: перед богом! но запнулась и сказала: — перед целым светом! Я не могу молчать, когда я слышу подобные безумия! И почему это я не могу понять вас? Что за несносная гордость у всех этих молодых людей! Нет… я вас очень хорошо понимаю; я понимаю, что вы пропитались этими новыми идеями, которые вас непременно поведут к погибели! Но тогда уже будет поздно.

— Может быть; но поверьте мне: мы, и погибая, не протянем вам пальца, чтобы вы спасли нас!

Валентина Михайловна всплеснула руками.

— Опять эта гордость, эта ужасная гордость! Ну послушайте, Марианна, послушайте меня, — прибавила она, внезапно переменив тон… Она хотела было притянуть Марианну к себе — но та отшатнулась назад. — Ecoutez-moi, je vous en conjure! Ведь я, наконец, не так уж стара — и не так глупа, чтобы нельзя было сойтись со мною! Je ne suis pas une encroutee. Меня в молодости даже считали республиканкой… не хуже вас. Послушайте: я не стану притворяться; материнской нежности я к вам никогда не питала, — да и не в вашем характере об этом сожалеть… Но я знала и знаю, что у меня есть обязанности в отношении к вам — и я всегда старалась их исполнить.

— Быть может, та партия, о которой я мечтала для вас и для которой и Борис Андреич и я — мы бы не отступили ни перед какими жертвами… эта партия не вполне отвечала вашим идеям… но в глубине моего сердца…

Марианна глядела на Валентину Михайловну, на эти чудные глаза, на эти розовые, чуть-чуть разрисованные губы, на эти белые руки, на слегка растопыренные пальцы, украшенные перстнями, которые изящная дама так выразительно прижимала к корсажу своего шелкового платья… и вдруг перебила ее:

— Партия, говорите вы, Валентина Михайловна? Вы называете «партией» этого вашего бездушного, пошлого друга, господина Калломейцева?

Валентина Михайловна отняла пальцы от корсажа.

— Да, Марианна Викентьевна! я говорю о господине Калломейцеве — об этом образованном, отличном молодом человеке, который, наверное, составит счастье своей жены и от которого может отказаться одна только сумасшедшая! Одна сумасшедшая!

— Что делать, ma tante! Видно, я такая!

— Да в чем можешь ты серьезно упрекнуть его?

— О, ни в чем! Я презираю его… вот и все.

Валентина Михайловна нетерпеливо покачала головою с боку на бок — и снова опустилась на кресло.

— Оставим его. Retournons a nos moutons. Итак, ты любишь господина Нежданова?

— Да.

— И намерена продолжать… свои свиданья с ним?

— Да; намерена.

— Ну… а если я тебе это запрещу?

— Я вас не послушаюсь.

Валентина Михайловна подпрыгнула на кресле.

— А! Вы не послушаетесь! Вот как!.. И это мне говорит облагодетельствованная мною девушка, которую я призрела у себя дома, это мне говорит… говорит мне…

— Дочь обесчещенного отца, — сумрачно подхватила Марианна, — продолжайте, не церемоньтесь!

— Ce n'est pas moi qui vous le fait dire, mademoiselle! Но во всяком случае этим гордиться нечего! Девушка, которая ест мой хлеб…

— Не попрекайте меня вашим хлебом, Валентина Михайловна! Вам бы дороже стоило нанять француженку Коле… Ведь я ему даю уроки французского языка! Валентина Михайловна приподняла руку в которой она держала раздушенный иланг-илангом батистовый платок с огромным белым вензелем в одном из углов, и хотела что-то вымолвить; но Марианна стремительно продолжала: