Том 9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877 - Страница 93

— Почему же-с так-с? — проговорил Калломейцев. — Эти два «слово-ер» должны были служить к тому, чтобы успокоить Сипягина, который очень волновался и даже ерзал на своем стуле.

— А потому, что лет через двадцать — тридцать вашей landed gentry и без того не будет.

— Но позвольте-с; почему же-с так-с?

— Потому что в то время земля будет принадлежать владельцам — без разбора происхождения.

— Купцам-с?

— Вероятно, большею частью купцам.

— Каким это манером?

— А таким, что купят они ее — эту самую землю.

— У дворян?

— У господ дворян.

Калломейцев снисходительно осклабился.

— Вы, помнится, говорили прежде то же самое о фабриках и заводах, а теперь обо всей земле?

— А теперь говорю обо всей земле.

— И вы, вероятно, будете этому очень рады?

— Нисколько, как я уже вам докладывал; народу от этого легче не будет.

Калломейцев чуть-чуть поднял одну руку.

— Какая заботливость о народе, подумаешь!

— Василий Федорыч! — закричал во всю голову Сипягин. — Вам пива принесли! — Voyons, Simeon! — прибавил он вполголоса.

Но Калломейцев не унимался.

— Вы, я вижу, — заговорил он опять, обращаясь к Соломину, — не слишком лестного мнения о купцах; но ведь они принадлежат, по происхождению, народу?

— Так что же-с?

— Я полагал, что все народное или относящееся к народу вы находите прекрасным.

— О нет-с! Напрасно вы это полагали. Народ наш во многом можно упрекнуть, хоть он и не всегда виноват бывает. Купец у нас до сих пор хищник; он и своим-то собственным добром владеет, как хищник… Что будешь делать! Тебя грабят… и ты грабишь. А народ…

— Народ? — переспросил фистулой Калломейцев.

— Народ — соня.

— И вы желаете его разбудить?

— Это было бы не худо.

— Ага! ага! вот как-с…

— Позвольте, позвольте, — промолвил повелительно Сипягин.

Он понял, что наступила минута положить, так сказать, предел… остановить! И он положил предел. Он остановил! Помавая кистью правой руки, локоть которой оставался опертым о стол, он произнес длинную, обстоятельную речь. С одной стороны, он похвалил консерваторов, а с другой — одобрил либералов, отдавая сим последним некоторый преферанс и причисляя себя к их разряду; превознес народ — но указал на некоторые его слабые стороны; выразил полное доверие к правительству — но спросил себя: исполняют ли все подчиненные его благие предначертания? Признал пользу и важностъ литературы, но объявил, что без крайней осторожности она немыслима! Взглянул на запад: сперва порадовался — потом усомнился; взглянул на восток: сперва отдохнул — потом воспрянул! И, наконец, предложил выпить тост за процветание тройственного союза: Религии, Земледелия и Промышленности!

— Под эгидой власти! — строго прибавил Калломейцев.

— Под эгидой мудрой и снисходительной власти, — поправил его Сипягин.

Тост был выпит в молчании. Воздушное пространство налево от Сипягина, называемое Неждановым, произнесло, правда, некоторый неодобрительный звук — но, не возбудив ничьего внимания, затихло снова, и, не возмущенный уже никаким новым прением, обед благополучно достигнул конца.

Валентина Михайловна с самой прелестной улыбкой подала чашку кофе Соломину; он ее выпил — и уже искал глазами своей шляпы… но, мягко подхваченный под руку Сипягиным, был немедленно увлечен в его кабинет — и получил: сперва отличнейшую сигару, а потом предложение перейти к нему, Сипягину, на фабрику на выгоднейших условиях! «Полным властелином вы будете, Василий Федотыч, полным властелином!» Сигару Соломин принял; от предложения отказался. Он так и остался при своем отказе, как Сипягин ни настаивал!

— Не говорите прямо «нет!», любезнейший Василий Федотыч! Скажите, по крайней мере, что вы подумаете до завтра!

— Да ведь все равно — я принять ваше предложение не могу.

— До завтра! Василий Федотыч! Что вам стоит?

Соломин согласился, что стоить это ему ничего не будет… однако вышел из кабинета и снова стал искать свою шляпу. Но Нежданов, которому до того мгновения не удалось поменяться с ним единым словом, приблизился к нему и торопливо шепнул:

— Ради бога, не уезжайте, а то нам невозможно будет переговорить!

Соломин оставил свою шляпу в покое, тем более что Сипягин, заметив его нерешительные движения взад и вперед по гостиной, воскликнул:

— Ведь вы, конечно, ночуете у нас?

— Как прикажете, — отозвался Соломин.

Благодарный взгляд, брошенный ему Марианной, — она стояла у окна гостиной, — заставил его призадуматься.

До приезда Соломина Марианна воображала его себе совсем иным. На первый взгляд он ей показался каким-то неопределенным, безличным… Решительно, она на своем веку видала много таких белокурых, жилистых, сухопарых людей! Но чем больше она в него всматривалась, чем больше вслушивалась в его речи, тем сильнее становилось в ней чувство доверия к нему — именно доверия. Этот спокойный, не то чтобы неуклюжий, а тяжеловатый человек не только не мог солгать или прихвастнуть: на него можно было положиться, как на каменную стену… Он не выдаст; мало того: он поймет и поддержит. Марианне казалось даже, что не в ней одной, что во всех присутствующих лицах Соломин возбуждал подобное чувство. Тому, что он говорил, она особенного значения не придавала; все эти толки о купцах, о фабриках мало интересовали ее; но как он говорил, как он при этом глядел и улыбался — это нравилось ей чрезвычайно…

Правдивый человек… вот главное! — вот что ее трогало. Известное, хоть не совсем понятное дело: русские люди — самые изолгавшиеся люди в целом свете, а ничего так не уважают, как правду, ничему так не сочувствуют, как именно ей. К тому ж на Соломине, в глазах Марианны, лежала особая печать; на нем почил ореол человека, которого сам Василий Николаевич рекомендовал своим последователям. В течение обеда Марианна несколько раз переглянулась «на его счет» с Неждановым, а под конец вдруг сама себя поймала на том, что невольно сравнивает их обоих — и не в пользу Нежданова. Черты лица у Нежданова были, правда, гораздо красивее и приятнее, чем у Соломина; но самое лицо выражало смесь различных тревожных ощущений: досады, смущения, нетерпения… даже уныния; он сидел как на иголках, пытался говорить — и умолкал, усмехался нервически… Соломин, напротив, производил такое впечатление, что он, пожалуй, скучает немного, но что, впрочем, он как дома; и что «то, как он» никогда и ни в чем не зависит от «того, как другие». «Решительно, надо попросить совета у этого человека, — думалось Марианне, — он непременно скажет что-нибудь полезное». Нежданова после обеда подослала к нему она.