Том 9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877 - Страница 84

— Так неужели вы сожалеете о том, что Паклин свел нас к своим… как бишь он называл их… переклиткам?

— Жалеть об этом нечего… да и радоваться нечему. Я ведь не из тех, которые интересуются подобными… игрушками… Я не на эту беду намекал.

— Так на какую же?

Маркелов ничего не отвечал и только повозился немного в своем уголку, словно кутаясь. Нежданов не мог хорошенько разобрать его лица; одни усы выдавались черной поперечной чертой; но он с самого утра чувствовал в Маркелове присутствие чего-то такого, до чего было лучше не касаться, — какого-то глухого и тайного раздражения.

— Послушайте, Сергей Михайлович, — начал он погодя немного, — неужели вы не шутя восхищаетесь письмами этого господина Кислякова, которые вы мне дали прочесть сегодня? Ведь это, извините резкость выражения это — дребедень!

Маркелов выпрямился

— Во-первых, — заговорил он гневным голосом, — я нисколько не разделяю вашего мнения насчет этих писем и нахожу их весьма замечательными… и добросовестными! А во-вторых, Кисляков трудится, работает — и главное: он верит; верит в наше дело, верит в рево-люцию! Я должен вам сказать одно, Алексей Дмитриевич, — я замечаю, что вы, вы охладеваете к нашему делу, вы не верите в него!

— Из чего вы это заключаете? — медлительно произнес Нежданов.

— Из чего? Да изо всех ваших слов, из всего вашего поведения!! Сегодня у Голушкина кто говорил, что он не видит, на какие элементы можно опереться? Вы! Кто требовал, чтоб их ему указали? Опять-таки вы! И когда этот ваш приятель, этот пустой балагур и зубоскал, господин Паклин, стал, поднимая глаза к небу, уверять, что никто из нас не в силах принести жертву, кто ему поддакивал, кто одобрительно покачивал головою? Разве не вы? Говорите о себе как хотите, думайте о себе как знаете… это ваше дело… но мне известны люди, которые сумели оттолкнуть от себя все, чем жизнь прекрасна — самое блаженство любви, — для того, чтоб служить своим убеждениям, чтоб не изменить им! Ну, вам сегодня… конечно, было не до того!

— Сегодня? Почему же именно сегодня?

— Да не притворяйтесь ради бога, счастливый Дон Жуан, увенчанный миртами любовник! — вскричал Маркелов, совершенно забыв о кучере, который хоть и не оборачивался с козел, но мог отлично все слышать. Правда, кучера в эту минуту гораздо более озабочивала дорога, чем все пререканья сидевших за его спиною господ, и он осторожно и даже несколько робко отпрукивал коренника, который мотал головою и садился на зад, спуская тарантас с какой-то кручи, которой и не следовало совсем тут быть.

— Позвольте, я вас что-то не понимаю, — промолвил Нежданов.

Маркелов захохотал принужденно и злобно.

— Вы меня не понимаете! Ха, ха, ха! Я все знаю, милостивый государь! Знаю, с кем вы объяснялись вчера в любви; знаю, кого вы пленили вашей счастливой наружностью и красноречием знаю кто допускает вас к себе в комнату… после десяти часов вечера!

— Барин! — обратился вдруг кучер к Маркелову. — Подержите-ка вожжи… Я слезу, посмотрю… Мы, кажись, с дороги сбились… Водомоина тут, что ль, какая…

Тарантас действительно стоял совсем на боку. Маркелов ухватил вожжи, переданные ему кучером, и продолжал все так же громко:

— Я вас нисколько не виню, Алексей Дмитрич. Вы воспользовались… Вы были правы. Я говорю только о том, что не удивляюсь вашему охлаждению к общему делу: у вас, я опять-таки скажу, — не то на уме. И прибавлю кстати от себя: где тот человек, который может заранее предугадать, что именно нравится девическим сердцам, или постигнуть, чего они желают!!

— Я теперь понимаю вас, — начал было Нежданов, — понимаю ваше огорчение, догадываюсь, кто нас подкараулил и поспешил сообщить вам…

— Тут не заслуги, — продолжал Маркелов, притворяясь, что не слышит Нежданова и с намерением растягивая и как бы распевая каждое слово, — не какие-нибудь необыкновенные душевные или физические качества… Нет! Тут просто… треклятое счастье всех незаконнорожденных детей, всех в…!

Последнюю фразу Маркелов произнес отрывисто и быстро — и вдруг умолк, словно замер. А Нежданов даже в темноте почувствовал, что весь побледнел и мурашки забегали по его щекам. Он едва удержался, чтобы не броситься на Маркелова, не схватить его за горло… «Кровью надо смыть эту обиду, кровью…»

— Признал дорогу! — воскликнул кучер, появившись у правого переднего колеса, — маленько ошибся, влево взял… Теперь ничего! духом представим; и версты до нас не будет. Извольте сидеть!

Он взобрался на облучок, взял у Маркелова вожжи повернул коренника в сторону… Тарантас сильно тряхнуло раза два, потом он покатился ровнее и шибче — мгла как будто расступилась и приподнялась, потянуло дымком — впереди вырос какой-то бугор. Вот мигнул огонек… он исчез… Мигнул другой… Собака залаяла…

— Наши выселки, — промолвил кучер. — Эх вы, котята любезные!

Чаще и чаще неслись навстречу огоньки.

— После такого оскорбления, — заговорил наконец Нежданов, — вы легко поймете, Сергей Михайлович, что мне невозможно ночевать под вашим кровом; а потому мне остается просить вас, как это мне ни неприятно, чтобы вы, приехавши домой, дали мне ваш тарантас, который довезет меня до города; завтра я уже найду способ, как добраться до дому; а там вы получите от меня уведомление, которого, вероятно, ожидаете.

Маркелов не тотчас отвечал.

— Нежданов, — сказал он вдруг негромким, но почти отчаянным голосом, — Нежданов! Ради самого бога, войдите ко мне в дом — хоть бы только для того, чтобы я мог на коленях попросить у вас прощения! Нежданов! Забудьте… забудь, забудь мое безумное слово! Ах, если б кто-нибудь, мог почувствовать, до какой степени я несчастлив! — Маркелов ударил себя кулаком в грудь — и в ней словно что застонало. — Нежданов! будь великодушен! Дай мне руку… Не откажись простить меня!